С экрана звучат признания людей, когда-то попавших в неприятные, а порой, трагические истории, но не виноватых. 13 человек в студии — члены большого жюри. От их решения будет зависеть судьба героев. На кону реальное будущее реального человека. Такова новая программа «Приговор», созданная известным журналистом Марианной Максимовской. Каково это, жить с человеком, который несет другим смерть? С другой стороны, ни один обитатель тюрьмы никогда не признает, что сидит там за дело.

Да, нам не слишком приятно говорить и даже думать на эту тему. Но, во-первых, от сумы, да от тюрьмы не зарекайся, а во-вторых, Свердловская область занимает первое место в России по количеству осужденных и мест заключения. Так что хочешь, не хочешь, «Приговор» Максимовской актуален.

— Для нас было принципиально важно создать телевизионный макет общественной комиссии по помилованию, — говорит Марианна. — Потому что в реальной жизни все так и происходит. Приезжает в колонию комиссия, в составе которой две трети «общественников» (мастера культуры и т. д.) и только треть — служилые люди. Они оперируют теми же данными, что и наша ТВ комиссия по помилованию, а именно: достаточно скупое личное дело, заключение начальника колонии и психолога. И все. На протяжении короткого времени комиссия общается с человеком и выносит вердикт. В России очень тяжелое тюремное прошлое, в анамнезе — ГУЛАГ. У нас сидит колоссальное количество людей — около миллиона человек. Отношение к осужденным при всем том нехорошее, почти как к прокаженным. Считается, что человек, освободившийся из мест лишения свободы, не такой, как мы, что-то с ним не то. Ему крайне трудно устроиться на нормальную работу, сложности будут сопутствовать бывшему заключенному всю оставшуюся жизнь. Часто эти люди возвращаются обратно. И во многом — из-за нас, из-за нашего отношения. В анонсе программы «Приговор» я применила слово «милосердие». Хотя сомневалась. За последние годы в России отношение к подобным словам опошлено, они раздражают, режут слух. Мне бы очень хотелось, чтобы в результате нашего проекта отношение хотя бы части наших сограждан к осужденным изменилось. Если это произойдет, я уже буду считать свою работу не напрасной.

— Имеют ли решения вашей комиссии юридическую силу?

— Конечно, мы не подменяем собой суд. Хотя мнение нашей комиссии прикладывается затем к делу осужденного, и мы рассчитываем, что наш голос будет услышан.

У нас же все по-настоящему. И речь идет об УДО (условно-досрочном освобождении), но в широком смысле слова — о помиловании. Для нас принципиально важно показать обществу тех, кто находится сейчас в тюрьме. И попросить зрителей подумать о судьбе этих людей, о том, боимся ли мы их возвращения в нормальную жизнь. Поверьте, этот мир совсем не так далек от нас, как кажется.

— Если в начале мне казалось, что главным героем программы является осужденный, то после съемок первой же программы я поняла, что главный герой — это как раз наше большое жюри.

Часть наших присяжных — известные люди, часть — рядовые граждане. Иногда результаты голосования поражают нас. И лично меня в очередной раз заставляют задуматься о том, как устроены суды присяжных в России. Мне стали понятны провалы, когда на громких процессах присяжные принимают решения, поражающие общество. Мы в реальной жизни не умеем работать с судами присяжных. В суде к присяжным относятся как к досадной помехе. А ведь неслучайно в той же Америке работа судов присяжных - чрезвычайно важная вещь. Мы же только в начале большого пути. И наш проект, я надеюсь, внесет свою лепту в становление института суда присяжных в России.

— Почему вы сама не ведете эту программу?

— Я ее придумала, работаю над ней как продюсер, договариваюсь с министерствами и ведомствами. Ведет же программу замечательный российский журналист Павел Шеремет. Он ушел с 1 канала по ряду причин, и это его возвращение на большой телеэкран. Он в колонии любит поразить начальство словами: «Не волнуйтесь, я сидел, я знаю…». Я успокаиваю, говорю, — он политический, сидел в белорусской тюрьме, куда его посадил Лукашенко. И если помните, мы всей Россией, при участии Путина, его из белорусских застенков освобождали. Так что Шеремет точно знает, о чем говорит в этом проекте.

— Мы идем и в ногу, и не в ногу. Прокуроры крайне не любят все, что связано с работой судов присяжных. Но в то же время мы попали в струю. Вы наверняка слышали, что сейчас готовятся поправки в Уголовный кодекс, и они должны способствовать либерализации системы исполнения наказаний.

Можно придумывать любое определение слову «демократия» — суверенная, специфическая, российская, все это будет одна большая неправда. Потому что в таких скотских условиях, в каких находятся наши тюрьмы и те, кто в них сидят, жить просто больше нельзя.

И нечего говорить о том, что мы будем интегрироваться в европейскую жизнь, получать безвизовый режим с Евросоюзом. Сейчас наш тандем предложил Америке ввести безвизовый режим. Но это невозможно без заключения международных соглашений, которые в том числе предполагают и либерализацию системы наказаний! Если мы хотим беспрепятственно ездить в Европу, жить так же достойно, как живут они там, нам надо думать и об этой сфере тоже. Невозможно иметь такие зоны узаконенных пыток в нашей стране, каковыми до сих пор являются наши тюрьмы!

— Марианна, есть понятие «высокая журналистика». Насколько трудно, по-вашему, ей сейчас приходится и как долго она еще протянет?

— Проблема политической журналистики — в цензуре и огромном количестве ограничений и самоограничений, выработанных в себе российскими журналистами за последние 10 лет. Возможности для рассказа о том, что происходит в реальности, сужаются все больше и больше. Нулевые годы были гибельными для российской политической журналистики. У нас на ТВ почти нет редакций, способных сказать про себя: «мы максимально свободны в выражении своих мыслей, подборе тем, освещении событий». Это же катастрофа! Потому что страна без свободной прессы не может считаться свободной.

— Было бы лукавством заявлять, что я могу освещать все, что считаю нужным. Хотя нам действительно очень повезло. В силу целого ряда обстоятельств мы максимально свободны в том, что делаем. Нам с коллегами не стыдно, мы работаем практически так же, как привыкли работать в золотые для России с точки зрения политической журналистики 90-е. Пускай нас «встроили» в вертикаль власти. Мне решительно неважно, по чьему указанию мы получили возможность работать так, как работаем. Коли у нас есть такая возможность, мы будем ее использовать до победного конца.

— Да, у нас получилась трудовая династия. Я была категорически против того, чтобы дочь поступала на журфак МГУ, куда она в результате поступила. Кстати, со 2 раза, я ей не помогала. Я вообще против коррупции во всех ее видах. Со второго раза она поступила на бюджетное отделение, для молодых это сейчас почти как получить Оскара. Видя изнанку профессии, она категорически не хочет работать в политической журналистике, мечтает о модном глянце. Где сейчас, в отличие от политжурналистики, есть возможность заниматься политическими и общественными темами. Такой вот парадокс. Мы не научили ее качеству, очень нужному сейчас в профессии: умению говорить одно, думать другое, делать третье. Она этого не умеет. Посмотрим, как будут складываться дела в нашей стране. Мне недавно позвонили из трех журналов сразу и задали один и тот же вопрос, мол, не хотите ли вы уехать из страны. После третьего звонка я задумалась. Но мы будем жить здесь. Посмотрим, что произойдет с профессией. Если все будет хорошо, может, моя дочь передумает и займется политической журналистикой. Мне бы это понравилось.