Мы пришли в зал с опозданием и в гардеробе, раздеваясь, столкнулись с людьми, покидавшими концерт. Добрая треть зрителей ушла в течение первого получаса мамоновских песен и плясок. Зато уж оставшиеся оторвались на полную катушку.

Поначалу публика беспрестанно смеется. Зрелище действительно странное. Исполнитель поет жесткие, с элементами сюра и наива панковские песни. При этом странно подпрыгивает, кривляется, на одной из песен начинает упорно бросать микрофон на пол и не успокаивается, пока не разбивает.

По юродивости Мамонов, пожалуй, даст фору самой Жанне нашей Агузаровой. Эдакая усугубленная Жанна, читающая стихи собственного сочинения, и беседующая — то с публикой, то сама с собою. Поначалу народ смеялся так дико, что обиженный Мамонов совсем по-детски несколько раз заявлял: «Вообще-то я писатель. Постоянно смешки в зале вокруг! Чего смеетесь?!»

Походил при этом на рассерженного, хотя и незлого деревенского деда, худого, резкого, чуток плешивого. А то и на одинокого ворона.

Стихи его временами похожи на белые. Читал свои и немного цитировал чужие. Вот несколько цитат для полноты картины: «…Ветер пробует сыграть с вершинами деревьев такую шутку, после которой они не скоро оправятся».

«Литература, она пробирает».
«Искусство довольно простая вещь. Может заняться каждый».
«Что будем делать в четверг, если умрем в среду?»
Раздражительность и гневливость не что иное, как наказывать себя за чужие глупости.
(Марк Подвижник, 4 век до н.э.)

Прочтя стих, Мамонов комкает листок и швыряет в публику. Потом меняет тактику и начинает бросать скомканные листки возле себя. В конце концов, запуливает в публику сразу целый сугроб из смятых листков со стихами. Народ жадно расхватывает листки с кусочками великой мудрости и великой печали.

И все же, заметим, не у каждого есть талант, образованность (Мамонов в совершенстве знает и переводит с английского и норвежского), а главное — харизма. Он завораживает, примерно как Сезария Эвора своими песнями.

— Петр Николаевич, а вы в прорубь нынче ныряли на Крещение?

— Да что я язычник какой?! Это чистое язычество. На исповедь лишний раз сходите лучше, на причастие. Какая там прорубь! Это грех вообще -задницу свою макать в святую воду.

— Вы сейчас изучаете норвежский язык. Отчего именно этот?

— Мама моя была профессиональным переводчиком с английского и норвежского. Поначалу думал пойти по ее стопам. Да вот не получилось.

— Насколько тяжело было вам играть Ивана Васильевича Грозного? Как сам оцениваете эту фигуру?

— Слушай, ты ведь здесь сидела, слышала. Я не оцениваю ничего, сколько можно повторять? Кто я, чтобы оценивать? А сыграть? Да запросто сыграл, чего мне…
Тогда времена, конечно, крутые были, жесткие. Людей истребляли в огромных количествах.

— Как проходили съемки фильма «Остров»?

— Отличное было время. Мы так болели за фильм, что собирались иной раз ночью и обсуждали, как лучше сыграть. Потом режиссеру докладывали, а он уж решал, сделать так или нет. Режиссер на площадке — главный. Соберемся, бывало, с Витюшкой Сухоруковым, да под водочку, и сидим часами, разговоры говорим про жизнь, про Бога. А вот один опыт, пережитый на съемках «Острова», никому не пожелаю.

— Это какой же?

— А когда мне в гроб пришлось ложиться. Да несколько раз — несколько дублей было. Ох, доложу я вам, и страшное это дело! Лежишь, и с трех сторон вокруг тебя доски. Вот где задумаешься, что почем.

— Петр Николаевич, почему вы вдруг из Москвы переехали в деревню?

— Кризис у меня случился в 45 лет. Жена есть, дети хорошие, дело любимое. А все равно непонятно, зачем дальше жить. И водку пил, и чего только не делал. Постепенно вот к Богу пришел. И однажды родственник дальний привез меня в деревню Ефаново, что неподалеку от города Верея Московской области. Я вышел из машины, оглянулся и понял — хочу здесь остаться навсегда. Так и сделал. Дом построили, теперь там только и живу. В Москву наведываюсь редко.

— О чем жалеете в жизни?

— Больше всего жалею, что детей недостаточно родил. Трое всего. Вон Ванька Охлобыстин семерых настрогал! Я ему по-хорошему завидую. Жалею, что упустил своё время и зря растратил силы. Это же благословение божье, дети. Женщина природой запрограммирована на семерых-восьмерых. А мы по одному еле-еле рожаем. И вот всю любовь, которая рассчитана на семерых, на этого одного обрушиваем. Вот и представьте, кто в результате вырастет? Чистый монстр! Я по молодости, будучи совком, сколько раз жену свою на аборт отпускал. Все же так делали! Теперь страшно жалею. И все же, я счастливый отец и дед двоих внуков. Рожать нужно и любить. На мой взгляд, святой отличается от грешного тем, что научился любить.

Концерт закончился, но народ, облепив сидевшего на краешке сцены Мамонова, все не расходился. Спрашивали о жизни, о Боге, о том, как надо, куда и почему.