В настоящий момент многие организации сталкиваются с давлением со стороны спонсоров или аудитории, настаивающих на увольнении российских деятелей искусства, не выступающих открыто против Путина и спецоперации на Украине, пишет The New York Times.

Вопрос, насколько все эти «неформальные санкции» полезны, уже вызывает сомнения, сообщает Politico. Никакие из этих мер не помогут ни на минуту сократить спецоперацию на Украине.

«Было бы ошибкой называть эти жесты хотя бы символическими, потому что они, на самом деле, не символизируют ничего значительного касательно» конфликта, утверждает аналитик издания. «Вопреки ожиданиям, создание трудностей в жизни населения может лишь укрепить его связь с лидерами», — утверждает доцент политологии из Университета Джорджа Вашингтона Сэмюэл Голдман.

Одной из важных особенностей текущего конфликта на Украине является огромная вовлечённость соцсетей, через которые события освещаются быстрее, чем в традиционных СМИ, пишет The New Yorker.

«Глядя в реальном времени, как разворачивается ситуация, различные пользователи и институты реагируют так, как их научили соцсети, — можно сказать, поверхностными выражениями солидарности, призывами к заботе о своём психологическом состоянии, романтизацией некоторых политических персоналий, перепалками в Twitter и отчаянным желанием быть или, по крайней мере, казаться полезными. И отмена в том числе выступлений российских культурных деятелей и российской продукции в таком контексте кажется логичным «следующим шагом в этой освоенной хореографии», полагает автор статьи в NYT.

Такое бессистемное движение солидарности таит в себе опасность, ведь если государства в какой-то момент по своим политическим причинам решат снять санкции, все остальные за ними могут и не последовать, предупреждает газета.

«Когда глобальная сеть хакеров Anonymous заявила, что пытается уронить российские сайты, это не было правительственным приказом — они действовали по своей инициативе. И к кому обращаться России, чтобы договориться с Anonymous о прекращении огня?» — задаётся вопросом обозреватель The New York Times Томас Фридман.