Евгений Витальевич МИРОНОВ родился 29 ноября 1966 года. В 1986 году окончил Саратовское театральное училище, в 1990 году – Школу-студию МХАТ (курс Олега Табакова). В 1988 году дебютировал в кино в фильме Александра Кайдановского “Жена керосинщика”. С тех пор сыграл во множестве фильмов, среди которых “Любовь”, “Анкор, еще анкор”, “Лимита”, “Мусульманин”, “Утомленные солнцем”, “В августе 44-го”, “Космос как предчувствие” и др. Также сыграл в сериалах “Идиот”, “В круге первом”. С 1990 года – актер Театра под руководством Олега Табакова. Занят в постановках МХТ им. Чехова, театра “Современник”. C 2006 года – художественный руководитель Театра Наций. Постоянный член жюри Международной премии Станиславского. Лауреат премий “Кинотавр”, “НИКА”, “Кумир” и др. Лауреат Государственной премии РФ. Народный артист России.

- Вы и в Московском художественном театре, и в «Табакерке», и в кино… С недавних пор еще и возглавляете Театр наций. Зачем вам еще своя Театральная компания?
- До недавних пор Театра наций не было. Мне очень захотелось пойти в самостоятельное плавание. Я приезжал, в тот же Екатеринбург, и за спиной у меня каждый раз кто-нибудь был – либо МХАТ, либо Олег Павлович Табаков. Хотелось самому. Вот тут спины никакой нет. Я приезжаю со своим спектаклем, идея которого родилась, когда мы с Кириллом Серебренниковым репетировали «Господ Головлевых» во МХАТе. И нам захотелось сделать что-то веселое. Оказалось, что не так много в мировом репертуаре комедийного материала, который хотелось бы поставить. Жанр уж очень серьезный! Захотелось самому попробовать – я и попробовал.

- Как вы подбирали команду единомышленников?
- Это делал Кирилл Семенович Серебренников, наш режиссер. Он смотрел и молодых артистов. То, что в спектакле будут играть Лия Меджидовна Ахеджакова и Авангард Николаевич Леонтьев, было однозначно. Андрюша Фомин тоже наш давний товарищ, и он отлично вписался в спектакль, где играет целых три роли. Виталий Хаев и Лена Морозова, играющие графа и графиню – смотрятся очень неожиданно. Для Виталия, сыгравшего до этого милиционера в фильме Серебренникова «Изображая жертву» - роль графа – просто поворот в какую-то другую сторону. Кириллу показалось, что этот поворот в другую сторону будет интересен. Так и получилось. Кирилл как режиссер обладал просто неограниченной властью. В результату все люди у нас тут очень для своих ролей подходят. Были сомнения, наверное, по поводу Фигаро…
Мы все время думали, что такое Фигаро сейчас? Со времен Бомарше к пьесе напрочь приклеился ярлык революционной пьесы. Бастилия и Бастилия. Когда ставил Станиславский, была революция в смехе, веселая революция. Тогда в конце там все объединялись – и вельможи, и простолюдины. Была пляска. И встал вопрос, какая же революция должна быть сейчас? Так вот монологи Фигаро потрясающе актуальны до сих пор. Там все, что вы хотите, даже насчет выборов. Насчет всего это годится! Но мы …устали, время революций прошло. И для нас, для меня было интересно сыграть революцию в себе. Помните, Чехов говорил, что надо выдавливать из себя раба. Ощущение, что Фигаро приходит в конце спектакля к какому-то внутреннему освобождению, становится гением интриги. Происходит целая революция внутри «маленького» человека.

- Вы упомянули про выборы. Вы не участвовали в этом процесе. Вам предлагали наверняка, но вы говорите, что это компромисс, а вы компромиссов не хотите. А вот ваш учитель Олег Павлович Табаков участие в политической рекламе принимал. Может, нет партии, которой бы вы симпатизировали?
- Могу отмазаться. Сказать, что каждый должен заниматься своим делом. Но отмазаться не получится. Мы все живем в этой стране, и мы все зависимы от того, кто будет завтра. Для меня было полной неожиданностью, что так власть имущие сегодня… Я думал, что там уже все в порядке – не в смысле, что у нас в стране уже все хорошо, а в смысле того, что альтернативы нет. Но такая активность говорит о том, что у нас не все еще хорошо в стране. И что у нас, к сожалению, нестабильная ситуация. Влиять на это, разговаривать со зрителями за 50 долларов, как это делают артисты других партий, в разных образах – ну извините, у меня есть, слава Богу, деньги, я зарабатываю – даже на том же Фигаро. Пусть не самые большие деньги, но они есть – свои, собственные. Равно как выступать по какой-то другой причине – не хочу. Я потом себе этого не прощу, понимаете? То, что я переживаю и волнуюсь, извините за громкие слова, за страну, это так. Но еще раз повторю, наверное, это не актерское дело. Потому что сегодня ты выступаешь за одну партию, а завтра по какой-то причине – дай Бог им всем счастья и благополучия – пойдешь рекламировать другую. Это то же самое, как крем рекламировать от прыщей, когда я не верю до конца. Не обсуждаю своих коллег. Я, кстати, четко вижу среди них тех, кто по-настоящему верит в то, что делает. Каждый имеет на это свою точку зрения. 

- Вы все вместе работали с Серебренниковым. Многие говорят, что с ним хорошо работать – очень комфортная обстановка. Это не связано с тем, что в данном случае еще и сама постановка веселая?
- Это не связано с постановкой, да не такая уж она и веселая. Кирилл замечательно умеет подбирать людей. А театр это в первую очередь общность людей. Это люди, это атмосфера и дух, царящий на площадке. Кино, наверное, в меньшей степени на это завязано, там есть возможность быть одному. А здесь такой возможности практически нет. В театре все решает команда.

- У нас не так давно в гостях был БДТ. И все отметили, что современные театры не слишком рвутся ставить классику. А если и ставят, то в сильно «осовремененном виде». Это тенденция, как считаете?
- Ну почему же, «Фигаро», например, классическая пьеса Бомарше, с многовековой традицией. Пьеса, которая, как правило, приносит успех труппе, которая за нее берется. Это великолепная литература. И была возможность сделать ее в стиле эпохи Бомарше. Так сделал спектакль знаменитый Плучек в Театре Сатиры. Это случай, когда пьеса ставится так же, как ее поставили бы при жизни автора – лет триста назад. А есть в мировом театре тенденция, которая дает возможность не делать ретро, а сделать совсем наоборот, приблизив постановку к современным реалиям, вплоть до визуального ряда. Что видит зритель в классической постановке? Кринолины, бальные платья, старинные камзолы и парики на мужчинах. А тут зритель видит нечто более привычное его взгляду. Так делал Мейерхольд. И он стал хулиганить таким образом очень рано, еще даже при Николае Втором, работая в Петербурге и провинции. Он очень много экспериментировал и доэкспериментировался до того, что Комиссаржевская не захотела с ним работать. Настолько он был авангарден. И в этом русле работает Кирилл Серебренников. Ему интересно сделать старинную пьесу совершенно по-новому. И увидеть в ней то, что созвучно реалиям сегодняшнего дня – социальным и прочим. Поэтому вы не увидите интерьеров и костюмов эпохи Бомарше. Вы увидите нечто совсем иное. Вам придется несколько минут подумать – а в какое время происходит действие этого спектакля?

- Текст тоже адаптирован под современность?
- Это вмешательство в классику, но вполне органичное, поскольку речь идет о переводе с французского. Если бы мы играли на французском, текст можно было бы и не трогать. А вот когда старый и замечательный автор переводится на русский язык, чувствуешь, насколько архаичны старые переводы, что сегодня стоило бы перевести по-другому, согласно реалиям сегодняшнего дня. Нужно найти современные аналоги старинным идиомам. Этим занимались переводчики – Маша Зонина и Кирилл Серебренников. Они брали подстрочник, и пытались найти созвучные реалиям эпохи Бомарше современные слова.

- Спектакль одинаково принимают в Москве и  остальной России?
- Нас всегда, везде любят, принимают хорошо. Московским критикам мы даже благодарны - в первые дни премьеры в Москве они нас так мощно «опустили»! Благодаря чему, возможно, у нас и сложился непробиваемый, литой коллектив. Мы разыгрались постепенно, и спектакль стали отлично принимать и в Москве, и в других городах. 
Один человек из Санкт-Петербурга, несколько раз посмотрев наш спектакль, написал статью под названием «Московские критики провалились». А критики действительно накинулись как свора собак. Что удивительно – когда кто-то из актеров в Москве пытается получить пару контрамарок на спектакль у нашего администратора Насти Голуб – это почти невозможно. Билетов нет до апреля месяца!
Хотя… полные залы – не показатель. Бывает спектакль, с которого уходят, а спектакль – хороший. У меня в жизни так было. Это был «Ван Гог», поставленный Валерой Фокиным. С него уходили. Но то, что мы все получаем удовольствие на «Фигаро» – абсолютно точно! Я читал критические статьи. И меня поразило, почему же так неуважительно отнеслись к нашей попытке. Ведь даже если не получилось, даже если это провал, мы все равно старались, и мы все серьезные ребята! Мы зуб даем!

- Может, отношение связано еще и с тем, что это, как ни крути, антреприза?
- Я всегда относился к антрепризе скептически, как к халтуре. И вы все знаете, что среди антрепризных спектаклей она не редкость. Однако академический-то театр в Москве сейчас в полной попе! Нельзя молчать, нельзя участвовать в том, что происходит. В государственном театре – ходить не на что! Один достойный спектакль в год. Но вспоминаю мой прежний опыт - Вишневый сад, Гамлет, Некрошюс, Борис Годунов, Фигаро ставлю в этот же ряд – это серьезнейший репертуар, фуры декораций, мы и вывозить-то их не можем никуда. Это не халтурные работы. Так что такие проекты, имею в виду не только свой, но и прочие – дорогого стоят. 

- Как дела в недавно вверенном вам Театре наций?
- Год назад меня как обухом ударили, предложив возглавить Театр наций. Я не ожидал; разбираюсь и с концепцией, и с администрацией, и с организацией. Все это очень интересно. Но я не намерен обслуживать себя как артиста в Театре наций. В чем-то я буду вынужден там участвовать, но не во всем. А в моей Театральной компании мне хочется быть как можно дольше. Здесь ощущение, что я будто надышусь как в кислородной маске, а затем иду либо на съемочную площадку, либо - на стройплощадку, где людей по большей части еще не знаю. Там совсем другая территория. Будто идешь по проволоке. Доверяю же я только друзьям.

– В интервью как-то вы сказали, что отказались от роли Христа, потому что актеру Его играть нельзя. Почему вы так считаете?
– Потому что если зритель увидит актера в образе Христа, он, разумеется, будет сравнивать эту роль с ролью предыдущей, а потом с последующей. А это сразу снижает образ Христа до уровня какого-то обычного персонажа. Вот у нас есть герой боевика, вот у нас герой мелодрамы, а вот у нас Христос. Но это ведь не так. Иисус Христос – это символ. Но это не значит, что Его нужно играть, всегда ощущая нимб над головой – а я убежден, что Христа необходимо играть, чтобы люди видели, изучали, восхищались, плакали. Но также я убежден в том, что это должен быть не артист. Это должен быть просто некий типаж, неузнаваемый человек, которого специально подобрал режиссер и который может духовно и внешне подойти на такую роль. Либо актер, который решится сыграть Христа, но сделать эту роль последней в своей жизни. Хотя преувеличивать здесь не стоит. Иисус Христос не самая сложная роль…
Гамлета, например, сыграть сложнее – там больше страстей человеческих, а значит, больше метаний. В образе Христа есть все-таки харизматичность и некоторая упорядоченность. И для меня как для актера та же роль Гамлета – намного интереснее. Но если бы я снимал фильм о жизни Христа или еще каким-то образом прикасался к этой теме, то мне было бы интереснее всего найти в этом образе… сомнения! Очень сильные сомнения. Мне кажется, они могут там быть.
Самое главное – отдавать должное своему персонажу. Я четко знаю, кого я играю. И это очень важно – я отделяю свою душу от души «плохого» героя. И наоборот: когда я играл Мышкина, моя душа у него училась и впитывала в себя всю его глубину. К сожалению, многое со временем выветривается. Но не все!