Шумел Лес… Нет слов таких, чтобы передать, как он шумел, сколько музыки первозданной было в звоне ветвей его. И шум этот тем не менее был составляющей той дивной тишины, которая бывает среди нетронутой людьми природы…

Порой зимними студеными ночами резко сжимается сердце от нахлынувших волн памяти… Памяти горькой и соленой как слезы, памяти о том, что потеряно безвозвратно. И тогда, словно оживая перед воспаленными от бессонницы глазами, всплывает загорелая, подернутая золотистым пушком щека, глаза темные и испуганные, словно глаза оленя, округлое плечо и пряди волос, падающие и скрывающие ее лицо, когда она нежилась на постели… Все то, что когда-то называлось Ингой (впрочем, именем этим нарек ее я, так как она не знала своего имени), все то, что когда-то было чудом природы, прекрасным подарком тишины и леса…

***
Это было давно, хотя я уже точно не помню, сколько лет прошло. Когда живешь вдали от людей, среди леса, то теряешь счет времени. Узнаешь только ночь и утро, остальное же проходит как-то так, вокруг, даже не задевая тебя. Помню только, что в тот год стояла удивительная золотая-золотая Осень, кровью обрызгавшая осины и погрузившая в кипящую платину березы… Наверное такая дивная Осень бывает раз в тысячу лет и запоминается на всю жизнь… Как и Инга.

Я тогда, как и сейчас, был лесничим, и дом мой, больше похожий на логово первобытного человека, стоял недалеко от Чащи… Как-то утром ушел я на целый день в лес и как на зло забыл запереть двери…

Ходили мы с собакой долго, продрогли, проголодались и решили вернуться домой. Зайдя в дом, я обнаружил незапертую дверь и некий беспорядок в доме. Этот беспорядок поначалу удивил меня мало, так как по осени в лесу гуляют голодные кабаны, способные даже в жилье человеческое забрести в поисках пищи. Но беспорядок был явно не «кабанячий»: Некто перевернул вверх дном мою книжную полку, висевшую на стене, рылся в ящиках письменного стола. Часть книг валялась на полу и кровати. Я наклонился, подбирая разбросанные по полу книги… За моей спиной пробежали чьи-то быстрые и достаточно легкие шаги, я развернулся назад, зацепил стол, который с ужасающим грохотом перевернулся, испугав собаку, которая тот час же залилась истеричным лаем.

За спиной моей конечно же никого не было. Я выбежал на крыльцо, но ни около дома, ни в зарослях никого не увидел. «Померещилось» — подумал я и отправился приводить в порядок разгромленную комнату.

На другой день, уходя, я не запер дверь. На этот раз специально. Мною овладело какое-то чувство, сродное с охотничьим азартом — поймать нежданного «гостя», тем более, что я предполагал что это представитель фауны…

Вечером, вернувшись домой, я с разочарованием обнаружил, что вчерашний посетитель не заходил больше в гости. Явно это животное было перепугано страшным шумом, наделанным мной. Прошел день, потом неделя, месяц, и я забыл о пришельце. Моим внимание полностью завладели чисто бытовые проблемы — утепление сарая, в котором скучала лошадь, починка крыши моего «логова» и т. д.

Как-то под утро меня разбудило странное чувство — словно меня рассматриавают. Я открыл глаза… Был полумрак, так как к зиме светает поздно. В темноте было плохо видно предметы, но все же мне удалось заметить, что в комнате кто-то есть. Точнее я довольно четко видел его силуэт, чернеющий на фоне окна. Я даже сам себе верить перестал — мне казалось, что я вижу сон. Я замер, стараясь даже не дышать. Темный субъект прошел мимо моей кровати, его рука, опущенная вдоль тела, чуть не задела моего лица. Потом раздался странный шорох, но не рядом со мной, а где-то то ли в сенях, то ли на крыльце. Затем все смолкло. Я вскочил с постели, подбежал к окну, находящемугося около двери. Опавшие березы выступали из серебристого осеннего рассвета. И… никого не было, никто не шел от дверей к лесу, не убегал… Было пусто. Я почувствовал, как по моему лбу скатываются холодные капли пота. «Это-безумие», — пронеслось у меня в голове. «Я схожу с ума».

Днем я съездил в город за продуктами. Придя домой, перед сном я положил на письменный стол миску с молоком, хлеб и кусковой сахар. Это конечно была нелепая «Приманка» для гостя, но тем не менее это могло бы быть проверкой реальности моего ночного посетителя.

Заснуть я не мог всю ночь, но он не появлялся. Где-то часов в семь утра усталость взяла свое и я задремал. Во сне меня душил непонятный хаос видений, мне мерещились капканы, толпы браконьеров и подобный бред. Отступили эти видения только с рассветом. Я лежал в состоянии полудремы, с закрытыми глазами. Около меня послышались шаги, но очень тихие. - «Верно собака», — подумал я. Затем около меня на кровать село или легло тяжелое тело. Это обычная привычка моей псины — под утро прыгать ко мне на постель. Надо было прогнать ее, но после бессонной ночи мне даже не хотелось открывать глаза. «А, черт с ней, пусть сидит» — решил я про себя, погружаясь в забытье. В забытье мне казалось, что я кричу на собаку, забравшуюся ко мне на подушку. Я кричал, ругался, а она не слышала или не хотела слышать…

Потом я почувствовал, как неприятно пересохло горло. «Хочешь-не хочешь, а надо вставать», — пронеслось в голове. Я открыл глаза. Было уже очень светло, да не просто светло, а солнечно — осенью бывают такие лучистые, но холодные дни, когда земля нарядного коричневого цвета, а ветки голых деревьев кажутся золотыми из-за залившего их солнца.

Но сон мой видимо уходить не собирался. Рядом со мной на кровати лицом ко мне сидел человек. Я от изумления даже потерял дар речи и лежал, глядя на него, то есть нее, широко открытыми глазами. Да, это была ОНА. Женщина лет 20, лицо ее было загорелым, до золотистости, на щеках и на верхней губе был легкий пушок, придававший ей сходство с персиком, но больше всего выделялись ее глаза — они были огромные, глубокие, как у оленя. Темные небрежно остриженные спереди волосы наполовину скрывали ее правую щеку.

Смотрела она не на меня, а на обычную серую алюминевую ложку, которую вертела в руках — казалось она никогда в жизни не видела этого предмета. Я не шевелился, но в голове у меня проносились миллионы комбинаций, с помощью которых можно было бы задержать прекрасную (и правда прехорошенькую незнакомку) и выяснить, кто она и как проникла в мой дом.

А она, похоже, уверилась в том, что я сплю мертвым сном, и продолжала любоваться блестящей ложкой. Похоже, она пыталась смотреться в нее как в зеркало.

Я тем временем обдумал план действий. Нужно было соскочить с постели и запереть дверь. Но на постели сидела моя лесная незнакомка — и это составляло трудности. Она встала. Подошла к двери. «Все. Упустил», — пронеслось в голове.

Затем (это уж точно сон) она повернулась назад, подошла к столу. Рука ее хапнула сахар. Мне хватило мгновения, чтобы спрыгнуть с постели, проскочить к двери и запереть ее. Птичка была поймана! Она испуганно отпрянула от стола, прижалась к стене. Сахар правда не уронила, а сунула за щеку. Я заметил в ее глазах то выражение, которое появляется у раненой важенки — в красивых влажных черно-синих глазах был и испуг, и мольба, и нежность.

 — Откуда Вы? Кто вы? Послушайте, не бойтесь, я не причиню вам зла, — сказал я мягко.
Она, словно не слыша меня, жалась к стене и дрожала.

— Вы. Вы из деревни или из поселка?, — продолжал я, не понимая ее молчания. Она так же стояла, глядя на меня исподлобья огромными дикими глазищами. И молчала. Я ничего не понимал. Я обращался к ней битый час, спрашивал ее имя, место рождения, причины, побудившие ее пролезть в мой дом — все оказалось безрезультатно. Она была не способна ни слышать, ни говорить.

Она быстро поняла по моему выражению лица и жестикуляции, что опасаться в сущности нечего, и преспокойно принялась за молоко. Я ходил взад и вперед по комнате, судорожно соображая, откуда моя безгласная гостья.

День прошел в наблюдениях за ней. Она ходила по комнатам, рылась в бумагах, книгах, проявляя ко всему живое детское любопытство. Вечером она улеглась на мою кровать и тут же заснула. Я из вежливости ночевал в кресле. А утром следующего дня я все равно должен был идти в лес. Я при ней широко раскрыл дверь и вышел, не запирая ее. Она постояла и вышла следом… Я пошел к лесу, она как привязанная побежала за мной. Я остановился и она встала. Мне стало не по себе. Я сел — она встала недалеко у дерева, не сводя с меня глаз. «Если хочешь, уходи… Я не держу тебя», — сказал я ей, указывая рукой в лес. Она не ушла… Так мы проходили весь день, причем я стал чувствовать себя подконвойным. Мне уже хотелось от нее избавиться…

Ночью она забралась ко мне на постель, как кошка, поверх одеяла. И спала рядом. Всю ночь. Прогнать ее я не сумел.

***
Осень прошла скоро, наступила зима. Холодная, с завалами снега под окнами, с заиндевевшими, напоминающими кораллы березами и тополями. Инга (я дал ей это имя, и она охотно откликалась на него) продолжала ходить за мной по пятам, как тень, копировать мои жесты. Она была для меня чем-то средним, между собакой и женой. Говорить и слышать она не умела. Но зато была понятлива к жестам, посредством которых я научил ее изъясняться. В дуще я называл себя Клодом Фролло, из Собора Парижской Богоматери, а Ингу-Квазимодо… Правда, мне с «Квазимодо» крупно повезло, я не мог никак налюбоваться на нее.

Утром, просыпаясь рядом с ней, я любовался, как она вытягивается на постели, ложится ничком, положив на округлый локоть золотистую персиковую щеку. На лице ее, когда она спала, синела тень длинных черных ресниц… более совершенной красоты мне не случалось видеть… Позднее я стал понимать, что ее речь и слух не нужны вовсе — она понимала все мои мысли, словно читала их…

Она повторяла каждый мой жест, мимику… Увидев, как-то раз, как я стреляю по мишени из ружья, тайком сняла ружье и стала стрелять в ту же мишень. Позже я изумился ее меткости — она с большого расстояния попадала в отверстия, пробитые моими же пулями… это было чудо!

***
В том июне в лес повадились браконьеры. Как-то раз мне удалось предотвратить крупную потраву, они уходили, огрызаясь, как паршивые волки, обещая вернуться… Я это обещание не принял всерьез и забыл о нем…

Эту ночь мы провели в стогу сена. Запах сена, ее волос, кожи опьянял меня. Уснули мы счастливые. Проснулся я от того, что трясли меня за плечи. Я открыл глаза — Инга перепуганная сидела надо мной и указывала куда-то на лес. Я вскочил. На горизонте маячили два внедорожника — я запомнил их, так как они принадлежали моим браконьерам. Пыля и загрязняя чистое дыхание утра вонью выхлопных газов, эти черные мордатые жестянки вынырнули из-под облака пыли и остановились перед моим домом. Наш лесхоз был недалеко, так что пришельцев могли уже заметить.

Я направился в их сторону с твердым намерением выяснить, что им тут надо. Я сделал шаг — Инга как кошка прыгнула ко мне, вцепилась обеими руками в мое плечо, не давая идти. На лице ее было написано отчаяние. Мне стало как-то холодно в груди от взгляда ее глаз — черных наполненных слезами и отчаянием, умоляющих.

— Перестань, ну перестань же!, -сказал я, стараясь как можно мягче высвободиться из ее рук. Еще раз бросила она на меня свой ужасный взгляд, отскочила и побежала к дому.
Воспользовавшись ее отсутствием, я подошел к непрошеным гостям. Их было трое — как тогда, когда они заявились в лес. Смотрели нагло, уверено, как хозяева.

— Что нужно?, — сухо сказал я.
— Чтобы не путался ты под ногами, не мешал, — последовал ответ.
— А если я скажу «Нет», тогда что?, — меня начинала бесить спокойная наглость этих откормленных тварей.
— Тогда твое «нет» будет последним словом, которое ты скажешь, — ответствовал мне довольно негрозного вида товарищ. -А кстати, ты очень удобно стоишь сейчас…
Я оглянулся. Стоял я спиной к высокой, метра в два, поленнице дров. Над моей головой громко хлопнуло. Последовала пауза. Я повернулся назад. Один из приехавших, с перекошенной физиономией оседал на землю, растопыренными, похожими на обрубки пальцами, х ватая траву. Двое других бежали к машине. У машины остановились, хлопнул выстрел, з, а ним другой, третий. Один из них зашатался и стал сползать по капоту внедорожника. Второй подхватил его, стал как мешок запихивать в кабину. Внедорожник завизжал тормозами и скрылся из виду.

Я взглянул на крыльцо. Она лежала на ступеньках… Я опрометью кинулся к ней, схватил на руки. Ее прекрасное лицо было спокойно, словно она спала, как спала вчера, позавчера, несколько дней назад… Только на груди ее, больше не вздымаемой жарким дыханием, чернело, расползаясь, черное безобразное пятно…

***
Сейчас она покоиться недалеко от моего дома в лесу. Ее покой охраняет осколок гранита, где выбито мной ее имя и молодой гибкий как ее стан клен. И лес шумом своим, как ласковая мать, убаюкивает свое дитя…

Когда я слышу шум леса, то мне кажется, что Инга говорит со мной. Да говорит, хотя природа лишила ее при жизни этого дара — уметь говорить.

А может и не спит она вовсе. Может превратилась в стройного журавля или лебедя, возвещающего весну ликующим криком. Так или иначе, но она слилась, соединилась воедино, проросла травой со своим великим и непобедимым отцом-Лесом.