Интервью Игоря Алтушкина «Русскому репортеру». «Я — не олигарх».

Сегодня в журнале «Русский репортер» вышел репортаж из Екатеринбурга.

Журналистка Марина Ахмедова провела в нашем городе несколько дней и встретилась с участниками и ключевыми фигурами ситуации вокруг строительства храма в сквере у Драмтеатра. Одна из самых интересных частей репортажа — интервью с главой Русской медной компании Игорем Алтушкиным. Как пишет Ахмедова, он согласился на разговор, но после попросил его не публиковать, однако на редакционном совете решили все-таки сделать это. Приводим фрагмент репортажа с интервью.

— Должна предупредить, — начинаю я. — Я не очень хорошо отношусь к олигархам, и, когда произошли протесты в сквере, первый вопрос, которым я, как и многие другие, задалась в соцсетях: «Почему вы строите церкви, но не построили ни одного хосписа?»

— Мы действительно с Андреем Козицыным давно восстанавливаем церкви и монастыри, — отвечает он. — Мы дружим 28 лет. Но кто такой, в вашем понимании, олигарх? Богатый человек — необязательно олигарх. Олигархия — это скрещивание власти и бизнеса.

— В моем понимании, это бизнесмен, сильно оторванный от нужд народа.

— Я — не олигарх. Я обычный человек, у меня не было влиятельных родителей, я начинал так же, как все. Вчера вы слышали, что мы с Татьяной поженились очень рано. Мои родители тогда сказали: «Все, ты стал самостоятельным. Мы будем тебя поддерживать, но ты должен ощутить себя главой семьи. Учеба теперь должна для тебя уйти на второй план». И я пошел работать фрезеровщиком на завод, получил четвертый разряд. Мы жили на 18 метрах — теща, Татьяна, я. Родился сын Александр.

Я всегда думал о том, где можно еще заработать. В свободное время подрабатывал грузчиком. Но это какие-то такие личные вещи. Я с вами искренне говорю. И меня всегда такое сильное внутреннее смущение берет, когда меня называют олигархом. Мы — промышленники. Все, что есть в «Русской Медной Компании», — это предприятия, которые мы строили с нуля. Мы ни в одной приватизации не участвовали. Покупали развалившиеся предприятия на вторичном рынке, а некоторые заводы нас просто просили взять. Как, например, Карабаш. Губернатор Петр Сумин (Губернатор Челябинской области с 1996—2010. — «РР») попросил, чтобы мы пришли в Карабаш и спасли город, спасли людей.

— А почему их надо было спасать?

— Там разруха была. Вот Великая Отечественная закончилась 9-го мая 1945-го, а мы, считайте, приехали на следующий день — 10-го мая.

— Говорят, Карабаш очень сильно загрязняет окружающую среду.

— Завод там теперь стоит новый, мы проинвестировали в него 20 миллиардов, там теперь оборудование максимально безвредное. Когда мы туда только зашли, в первые три года надо было решать проблему шахтных печей — они работали больше 70 лет безо всяких очистных сооружений. Тогда они действительно очень сильно загрязняли среду и экономически были невыгодны. Но если бы мы тогда остановили завод, город бы умер. А там 12 тысяч человек живет. И чтобы вывести предприятие в плюс, успокоить народ, начать выплачивать зарплату, нужно было проводить модернизацию.

Я тогда встречался с жителями города, убеждал, давал какие-то обещания. Сейчас уже выполнил гораздо больше, чем обещал. И кто бы что ни говорил насчет выбросов, мы их сократили в 20 раз, европейские заводы работают так же. Карабаш для нас — гордость. Я вложил в него много усилий. И церковь там построил. В этом городе никогда не было каменной церкви. Взяли самые ужасные детские садики и отремонтировали их. Подарили городу большой спортивный комплекс, в нем все жители Карабаша занимаются абсолютно бесплатно — и взрослые, и дети. Металлурги шестого разряда теперь получают у нас 75 тысяч. В Челябинской области мы создали пять тысяч рабочих мест. Только на социалку ушло два миллиарда. Пока есть силы, буду работать. Но это я просто для понимания рассказываю, не пишите об этом.

— И все же, почему вы не строите хосписы и не открываете приюты?

— Александра Ильинична, зайдите, пожалуйста, — Алтушкин нажимает на кнопку телефона. В кабинет входит Александра Ильинична.

— Скажите, сколько у нас детей всего, кому мы помогли, и отдельно — сколько детей с онкологией?

— Две с половиной тысячи детей за все время, и 400 из них — с онкологией, — отвечает она и выходит.

— А почему об этой помощи детям никто никогда не говорил и не писал?

— А зачем? Вот вы православный человек? Мы хотим быть, а не казаться. В Евангелие ведь написано, что, когда творишь милостыню, надо, чтобы левая рука не знала, что делает правая. Мы по этому принципу и жили всегда. Что мне афишировать — что я такой хороший, что ли? Таня, вот, занимается образованием. Я еще в 92-м открыл в Екатеринбурге благотворительную столовую, мы в ней уже два с половиной миллиона человек покормили. Мы просто делаем то, что нам подсказывает сердце. К нам постоянно приходят и говорят: «Вы должны об этом рассказывать». Да никому мы ничего не должны. Помогать — да, должны. А рассказывать — нет, не должны.

— Есть разная мотивация благотворительности. Одни хотят, чтобы Бог им воздал. Другие хотят пропиариться. Третьи помогают, потому что это нормально — сострадать.

— А я хочу угодить Богу. Вот и все. В Евангелие говорится: бедная вдова положила в церковную кружку две лепты, и они были оценены выше, чем-то, что приносили богачи от избытка. А я вам скажу, что в 93-м, когда мы начали помогать людям, особого избытка у нас и не было. Просто мои бабушка с дедушкой так меня воспитали, что нельзя проходить мимо нуждающихся. Я финансировал операции по онкологии, и больше половины детей нам удалось спасли. Вот вчерашняя заявка, — он открывает вотсап. — «Леонид, опухоль крестца, операция будет проводиться в Германии, сумма сбора — 28 тысяч 600 евро», — он пальцем поднимает сообщения выше. — «Валерий, саркома правого ребра, лечение в Германии, сумма — 23 тысячи евро». «Александр, девять лет, острый лейкоз. Сумма — 95 тысяч евро». Раньше я оплачивал частично. Хотел, чтобы фонды тоже работали, давал 50 процентов. А потом по-другому начал ощущать ответственность. Когда увидел, что сбор может растянуться, а для ребенка каждый день что-то решает, то сказал: «Я буду оплачивать всю сумму, а там — как Господь распорядится». Поначалу я встречался с родителями, которые хотели сказать мне слова благодарности. Но очень быстро я сломался. Не выдержал. У людей было горе, они вернулись — у них теперь счастье, и они чуть ли не в ноги готовы были мне падать… Я сказал: «Ильинична, давай сама благодарности принимай. Я не могу».

— А что, благодарность — неприятное чувство?

— Меня она смущает, да. Я вообще стеснительный человек. Ну, пусть они мне просто напишут благодарственное письмо, а Ильинична прочтет. От меня же ничего не останется, если они мне в ноги падать будут. Я только хочу сказать, что я искренне благодарен Богу за то, что у меня есть возможность людям помочь. Я — только инструмент. Но я вернусь к вдове из Евангелия, которая принесла две последние лепты. Не знаю, как Господь мою помощь оценит. Но я считаю, что, если мы можем, мы должны делать то, что делаем. И то, что сейчас начались эти на нас гонения… эти незаслуженные оскорбления… Мы их тоже приняли, и, может, для кого-то это прозвучит дико, но мы благодарны Богу за то, что это сейчас пережили.

— Вы часто помогаете, но, наверное, вы часто и отказываете?

— Только когда вижу какое-то лукавство. К нам приходят и молодые люди со своими стартапами. Я смотрю, насколько они реально погружены в проект, насколько они им живут. Я ведь тоже был в таком положении когда-то. Я тоже искал партнеров, убеждал людей, которые имели деньги. Мне дали шанс, я заработал и вернул средства, и теперь я сам даю людям стартовый капитал.

— Я общалась со сторонниками сквера, и они сказали мне: вы провели молебен так, что он вызвал возмущение у многих горожан. Хотя бы тем, что на нем присутствовали московские звезды.

— Те люди, которых недовольные называют звездами, — мои друзья. Они сами, узнав о молебне, приехали. Никто их специально не вызывал, никто им не платил. Ну почему нам постоянно навязывают то, как мы должны себя вести? Почему православные должны сидеть по норам и тихо молиться, чтобы их никто не увидел? Почему? Епархия решила провести молебен, чтобы показать: в городе есть и другие люди, они хотят этот храм и они ощущают определенные гонения.

— Вы считаете, что посылать в сквер спортсменов было ошибкой?

— Вот вы опять. Артисты — ошибка. Спортсмены — ошибка. А кто их посылал? Никто. Это живые люди, они тоже имеют свои убеждения. Или весь мир должен подстроиться под тебя, если ты считаешь себя активистом, представителем гражданского общества? Эти активисты окружили десятерых чоповцев, которые охраняли последний рубеж — закладной камень. В ребят уже чинарики начали бросать. Показать вам видео?

— И что теперь вы будете делать?

— Что мы будем делать? Вы же видите, мы свою позицию отстаиваем до конца. Мы ни назад, ни вбок, ни в сторону не ушли. Мы вместе с епархией хотели построить в городе храм на его 300-летие. Были планы подарить городу современную ледовую арену. Создать стрелковый музей. У меня коллекция стрелкового оружия, наверное, одна из лучших в Европе. Я сам — мастер спорта по стрельбе. Мы тоже любим город. И мы тоже хотели поднимать статус Екатеринбурга. Мы же не чужие деньги тратим, а свои, заработанные. И ведь никто не мешает так же поступать другим. Выделите из своих доходов — хотя бы по две лепты, как та женщина. А нас-то чего учить, как жить? В комментариях нам пишут: «Вы бы лучше метро построили!» А почему никто не пишет о том, что Андрей Козицын на свои деньги построил у нас в городе один из самых лучших медицинских комплексов в России? Детский стационар уже работает, родильное отделение и инфекционное откроют до конца года. Это подарок городу, который сейчас никто не ценит. Вместо этого нашим детям сейчас поступают угрозы, их преподаватели в университетах сейчас ведут себя не совсем адекватно. Но они достойно держат удар. Вы знаете, то, что я сейчас чувствую, — это не злость, не обида.

— А что?

— Наверное, разочарование. У нас была нормальная коммуникация с тем же Ринатом (прим.Низамовы), и он видел от нас много добра, мы ни в чем ему не отказывали. А сейчас Андрей Анатольевич ему даже руки не подаст.

— Что вы теперь будете делать?

— Сейчас я не могу сказать. Я — человек бизнеса. Когда предпринимателя постигает какая-то неудача, он ждет, пока все успокоится, и начинает анализировать: что сам сделал не так, какие внешние факторы способствовали неудаче. Но мы, конечно, продолжим заниматься социальными проектами в городах нашего присутствия.

— Вы восстановитесь?

— Скорее всего, да. Но сейчас отбили все желание что-то делать. Марин, ну я же тоже человек. Мы же все это делали не ради хайпа и пиара. Хорошо, пусть мы — не такие правильные благотворители. Они все — такие классные, а мы — не классные. Я не собираюсь никого ни в чем переубеждать. Но мы сейчас отойдем немножко в сторону. Мы сейчас передаем эстафету классным и креативным. Но пройдет время, и мы публично спросим: «А что вы сделали?» Я мог бы жить за границей или в Москве, но я не уехал отсюда и за четыре года ни разу не был в отпуске. Но я же как человек имею сейчас право ничего не хотеть? И я не буду двигаться по их повестке только потому, что было бы круто поднять мой имидж. Я в гармонии со своей душой, потому что цели мои были искренними и бескорыстными. Мы хотели, чтобы у города появился храм его покровительницы. Но сейчас мы не готовы к обратной связи. Я не готов. Пусть пройдет время. Должно пройти время… Я не знаю, заслужил этот город храм или не заслужил. Вот в чем вопрос. Потому что Екатеринбургом-то мы стали, а ведем себя как Свердловск.

Подборка всех новостей по ситуации вокруг храма Святой Екатерины.